Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

Немногие заходили к Абдулу, чтобы сказать ему слова сочувствия; чаще это были равнодушные, безучастные люди, которые заходили на плач из любопытства — узнать, что произошло.

Мне казалось, что я слышу голос матери: «Что же ты, сынок, не сумел уберечь нашу малышку?..»

Изо всей нашей огромной семьи остались лишь я, Абдул и его старшая дочка.

Надо позаботиться о похоронах. И устроить поминки, без этого нельзя!.. Меня мучила мысль, что если и эта девочка останется с отцом — тоже непременно заболеет. Как об этом сказать Абдулу, чтоб не обидеть его?

Я отправился к Бахшали. Он сказал, что всегда рад меня видеть, но только не по такому грустному поводу; послал кого-то на кладбище, чтобы вырыли могилу, а секретаря комбеда попросил, чтоб приготовили поминальную халву.

Бахшали сочувственно смотрел на меня, не зная, что еще сделать. Потом обнял меня за плечи:

— Пойдем к ним.

Когда Бахшали вошел в полутемную комнату Абдула и увидел плачущую и причитающую, как старушка, девочку, он вдруг, неожиданно для меня, приложил платок к глазам, и плечи его начали вздрагивать. И у меня на глазах выступили слезы. Абдул раскачивался в углу, сидя на корточках.

— Горе, большое горе, — шептали его обескровленные губы. — Мы сгорим, мы все сгорим…

Бахшали сказал Абдулу несколько сочувственных слов, выразил, как и подобает, соболезнование, а потом вышел со мной во двор. Некоторое время мы молча стояли, потом он стал расспрашивать о жизни в Союкбулаге и тамошних порядках; о Шахгулу-беке не спрашивал: или сам не знал, что его разыскивают, или думал, что мне об этом ничего не известно. Я рассказывал обо всех, кем он интересовался, а о Шахгулу-беке промолчал. Впрочем, промолчал бы и в том случае, если бы Бахшали о нем спросил. Бек был мне безразличен, но доверие Салатын-ханум я не мог обмануть.

— А этот скорпион со змеиным жалом тоже там? — спросил Бахшали. Я понял, что он имеет в виду Гани-бека.

Я рассказал и о Гани-беке, и о его жене, и о тех скандалах, которые возникают по вине Гани-бека. Наконец разговор зашел и обо мне.

— Скажи мне, Будаг, — спросил он, — долго ты еще собираешься служить Вели-беку? Почему не уйдешь от них? Ты что же, не можешь распроститься с его семьей? Или тебе нравится быть батраком?

— Как хорошо, что ты первый заговорил об этом, дядя Бахшали. Я многое хотел тебе сказать. Ты спрашиваешь, долго ли буду батрачить на Вели-бека и его семью… А как мне оставить работу, если я не могу иначе помочь несчастному Абдулу? Если бы не они, я был бы сам себе хозяин и с радостью бы пошел учиться! Я узнал, что в Шуше открыли учительскую пятигодичную семинарию для детей бедняков. Там и учат бесплатно, и кормят, и одевают, к тому же все пять лет семинарист живет в специальном доме при семинарии! Но кто меня туда примет? Кто скажет за меня доброе слово представителям Советской власти в Шуше?

— Об этом надо подумать, — сказал Бахшали. — А в отношении Абдула и девочки… Может быть, все-таки отдать ее в сиротский приют?

— Абдул на это никогда не согласится! — твердо заявил я. — А вот если бы ты распорядился, чтоб ему дали дойную корову а немного зерна или муки… И немного одежды и обуви… Если возможно, конечна.

И тут Бахшали сказал, к моей радости:

— Кое-что я сделать для них смогу даже сегодня: приведем корову с теленком. С зерном и мукой у нас сложности, но выделить мешок муки из запасов комбеда можно… После похорон поручу секретарю, он привезет мешок муки и выгрузит прямо у дверей. К сожалению, одежды и обуви комбед не имеет. Придется писать в Агдам. Если уездный комбед выделит, обеспечим и одеждой. И все-таки девочку надо отделить от больного. Может быть, тебе удастся убедить Абдула?

— Сейчас не смогу, он убит смертью девочки. Может, со временем… — И умолк. Я сомневался: Абдул ни за что не согласится на разлуку с единственной теперь дочерью.

Мы вернулись в дом.

Тело обмыли, завернули в саван, затем в домотканый ковер, который был еще в приданом Яхши, и понесли на кладбище. Путь был долгим. Девочку похоронили у Эшгабдальского святилища. Могилу вырыли в ногах ее матери, похороненной тут же. В изголовье поставили небольшое надгробье. Кто-то из комбеда принес поминальную халву, которую раздали тем, кто пришел с нами на кладбище.

Вечером, как и обещал Бахшали, к дому пригнали корову с теленком. Привезли мешок муки.

Прощаясь с Абдулом, я отдал ему деньги, которые получил у Салатын-ханум.

— Следите друг за другом. Как только я устроюсь получше, возьму вас к себе. Если что — сообщите мне в Союкбулаг. Если мы переедем в Шушу, посылайте весть или в дом Вели-бека, или в дом Джаббар-бека.

Я поцеловал двоюродного брата в щеку, а племянницу в глаза. Обнял ее… Еле сдерживая слезы, вышел за дверь.

И снова дорога. Я шел в Союкбулаг, внутри у меня все горело от горя.

* * *

Вели-бек и ханум еще не проснулись, когда я ранним прохладным утром поднялся на балкон второго этажа большого дома Салатын-ханум.

Имран был уже на кухне. Он сразу же загрузил меня работой, не спрашивая, застал ли я племянницу в живых. Не было сил даже на упреки. Что ж, не всем быть заботливыми. Но черствость и безразличие Имрана ко мне причиняли боль. Обида комом стояла в горле.

ПОЕЗДКА В ШУШУ

Я вернулся вовремя. На утро следующего дня был назначен переезд в Шушу. Уже приготовлены два фаэтона и три арбы. Арбы доверху нагрузили ящиками, которые стояли нераспакованными после приезда из Учгардаша. Поверх ящиков поместили постель и съестные припасы. Решили, что в фаэтонах поедут бек с ханум и детьми, повара, кормилицы и даже кое-кто из слуг.

Салатын-ханум должна была выехать через несколько дней.

А мне снова идти пешком. На мое попечение отдали рыжую корову с теленком. Не ожидая, когда фаэтоны и арбы двинутся в путь, я погнал скот по очень мне знакомой теперь дороге.

В какой уже раз я перешел вброд Каркар, добрался до Мурадбейли и, оставляя Агдам в стороне, направился вверх по дороге. Слева показалась мельница Кара-бека, возле которой мы провели несколько дней с отцом и матерью (здесь отец продал винтовку и нашего осла). Я подумал: если бы отец в тот день послушался мать и мы бы остались в доме Кара-бека, может, избежали